Дочь_Евсеев_элементы.xml

<?xml version="1.0" encoding="UTF-8" ?>
<text>
<title>Дочь севера</title>
<author>автор Влас Михайлович Дорошевич</author>

<c1>Туминэ, прекрасную, белокурую дочь <p1>севера</p1></c1>, привёз <c2>её милый</c2> на <p2>южный берег Крыма</p2>, туда, где <c3><p3>море</p3></c3> ласково жмётся к <p4>земле</p4>, где благоухают розы и цветут магнолии.
<c4>Больною, измученною грудью</c4> жадно пила <c1>Туминэ</c1> этот <c5>воздух</c5>, лившийся с <p5>гор</p5>, и <cx>тепло</cx>, лившееся с <p6>неба</p6>.
Была весна.
В <p7>развесистых платанах</p7> пели <cg>соловьи</cg>, в <p7>лавровых кустах</p7> без умолку звенели <cg>цикады</cg>, в <p8>воздухе</p8> было душно от аромата расцветающих роз, а <cg>звёзды</cg> сверкали в <p6>тёмном небе</p6>, как крупные брильянты на <px>чёрном бархате</px> и, казалось, были <p4>близко-близко от земли</p4>.
Когда же <cx>розовое зарево восхода</cx> золотило <p6>небо</p6>, <p3>море</p3> и <p5>горы</p5>, казалось, что во <p9>всей природе</p9> наступал весёлый, ликующий праздник. <p5><cg>Скаты гор</cg></p5> казались совершенно белыми от цветущих персиковых деревьев, и на <px>этом белоснежном ковре</px> то <px>там</px>, то <px>здесь</px>, как разбросанные розы, алели цветущие абрикосы. <p10><cg>Рощи</cg></p10> сверкали изумрудною зеленью, а цветы с дрожащими на их лепестках <cx>каплями росы</cx> казались убранными в <px>драгоценные камни</px>.
Тихо и лазурно было <p3>море</p3>.
— Видишь, как хорош <p2>юг</p2>! — говорил <c1>Туминэ</c1> <c2>её милый</c2>. — Вспомни, что <t>теперь</t> делается на <p1>твоём бедном севере</p1>!
<c1>Туминэ</c1> глядела на <p9>всю эту картину ликующей, расцветающей <c6>природы</c6></p9>, и <c7>тихое чувство какой-то затаённой грусти</c7> закрадывалось ей в <p11>душу</p11>.
Так <c1>бедная девушка</c1>, выйдя замуж за <cx>богача</cx>, смотрит <t>наутро</t> на окружающую её роскошь и блеск, на дорогие кружева, на бархат, атлас, пушистые ковры и роскошные занавесы.
И чудится <c1>ей</c1> <p1>другая комната</p1>, скромная, бедная, с белыми коленкоровыми занавесками и маленьким ковром, где <c1>она</c1> поселилась с <c2>милым и дорогим человеком</c2>, которого любила когда-то.
И кажется, будто <p2>здесь</p2>, среди этой роскоши, <cx>всякое кружево</cx>, <cx>бархат</cx>, <cx>ковёр</cx> — <cg>всё</cg> смеётся над бедностью и убожеством <p1>того уголка</p1> и оскорбляет самую чистую и дорогую память сердца.
И <cg>слёзы</cg> навёртываются на глаза <c1>бедной девушки</c1>…
В <px>ложбинах и оврагах</px> ещё белеет <cg>снег</cg>, а уж на <p5>пригорках</p5> улыбаются <cg>голубые подснежники</cg>, шумят <cg>ручьи</cg>, сильнее пригревает <c8>солнце</c8>, радостно зеленеет <cg>маленькая чахлая травка</cg>, пухнут и наливаются <cg>почки</cg>, весело кричат <cg>грачи</cg>, а с <p6>вышины лазурного неба</p6>, словно серебряный колокольчик, льётся <cx>песнь жаворонка</cx>.
И кажется <c1>Туминэ</c1>, что <c6>ликующая, торжествующая <p9>природа юга</p9></c6> смеётся над скромными радостями её родной, <p1>северной</p1> весны.
И <c7>тихое чувство грусти</c7> закрадывается <c1>ей</c1> в <p11>душу</p11>.
А когда отцвели и опали <cg>цветы</cg>, потемнела нежная <cg>зелень</cg>, в <p8>воздухе</p8> стало душно и знойно, <c9><p3>море</p3></c9> засверкало <t>с утра до вечера</t> нестерпимым золотым блеском, <c1>Туминэ</c1>, сидя на <px>своей увитой плющом террасе</px>, <t>по целым дням</t> думала о <p1>далёком севере</p1>.
<c1>Ей</c1> чудилось матовое золото нив и <p10>тенистые рощи, полные таинственного полумрака</p10>.
<cg>Старые высокие сосны</cg> приветливо кивали ей своими вершинами и манили её в <px>свою тень</px>.
Кругом кипели <cx>жизнь</cx> и <cx>движение</cx>.
В <p7>траве</p7> неумолчно трещали <cg>кузнечики</cg>, в <p8>воздухе</p8> гудели <cg>жуки</cg> и <cg>шмели</cg>, в <p10>прохладном лесу</p10> перекликались <cg>птицы</cg>. А тут замерло <c10>всё</c10>, спаленное, выжженное отвесными <c8>лучами солнца</c8>.
Ни звука ни ветерка.
<c10>Всё</c10> куда-то попряталось и убежало. Лишь на <px>бесплодных гранитных валунах</px> дремали <cg>разноцветные ящерицы</cg>, то открывая, то закрывая свои маленькие, умные глазки.
Словно <c10>всё</c10> заснуло, замерло, умерло кругом, и одни <cg>маленькие, умные ящерицы</cg> остались сторожить <px>этот спаленный и выжженный мир</px>.
А <c9><p3>море</p3></c9>, словно золотая кольчуга, сверкало своим нестерпимым блеском, застывшее в своём вечном великолепии. <c1>Туминэ</c1> задыхалась в <p8>этом золотом, знойном воздухе</p8>, <c7>чувство тоски</c7> всё росло и росло и разрывало <c4><c1>её</c1> бедную, больную, впалую грудь</c4>.
— <p12>Домой! Домой!</p12> — шептала <c1>она</c1>, а <c2>милый</c2> отвечал на это поцелуями.
— Подожди, скоро настанет <c11>благодатная осень</c11>.
Но и <c11>осень</c11> не принесла ничего, кроме тоски по <p1>далёком севере</p1>.
Эта <c11>пышная, роскошная осень</c11> в <t>неурочное время</t> производила впечатление вакханалии в <t>Страстную пятницу</t>.
Было что-то развратное в этой <c11>запоздавшей осени</c11>, с её изобилием плодов, всё ещё летним блеском солнца, с <cg>зеленью</cg>, которая ни за что не хотела желтеть, и <cg>розами</cg>, которые всё ещё расцветали среди бедных, поблекших, <cg>завядших цветов</cg>.
Словно <c12>старая женщина</c12> не хочет сдаваться перед натиском времени, всё ещё молодится и торопится прожечь остаток <t>старческих дней</t>.
<c1>Туминэ</c1> милей была холодная, <c11>строгая осень</c11> <p1>родного севера</p1>, с <c11>её</c11> унылыми дождями, жёлтыми листьями и <c8>проблесками солнца</c8>, которые появляются редко, как улыбка на устах <c12>женщины</c12>, кающейся и оплакивающей порывы и прегрешения молодости…
<c1>Туминэ</c1> утомил этот слишком затянувшийся пир.
<c1>Она</c1> слегла и не выходила уже из <p12>дома</p12>. За окном тоже моросил <cx>мелкий дождик</cx> и бушевало <c9><p3>тёмное море</p3></c9>.
Но зато на <p1>севере</p1>… Там белой пеленой сверкали <t>теперь</t> <cg><p13>поля</p13></cg>, и <cx>ничто</cx> не возмущало священной тишины.
<t>По целым дням</t>, отвернувшись к стене, думала <c1>Туминэ</c1> об <p13>этих белых полях</p13>, и ей казалось, что <c5>одна струя свежего морозного воздуха</c5>, ворвавшись в <c4><c1>её</c1> больную, исстрадавшуюся грудь</c4>, наполнит всю <c1>её</c1> радостью, жизнью, весельем.
<c1>Она</c1> видела уже эту <cx>безбрежную белую пелену</cx>, сверкающую на <px>солнце</px>, и <c1>ей</c1> казалось, что стоит повернуться и взглянуть в окно, и <c1>она</c1> увидит, вместо серой и грязной картины, <p13>далёкое белое поле</p13> и опушённую <cx>инеем</cx> берёзу.
Так думала <c1>она</c1>, когда <t>однажды утром</t>, повернувшись к окну, вся задрожала от радости.
— <c2>Милый! Милый!</c2> Смотри!
В <p8>воздухе</p8> летали, кружились и падали на <p4>землю</p4> <cg>белые снежинки</cg>, пышным убором покрывая <p7>жёлто-бурую вымокшую траву</p7> и <px>безобразно торчащие голые ветви деревьев</px>.
<c8>Солнце</c8> весело играло и зажигало алмазы на <p13>этой белой пелене</p13>, а <cg>снежинки</cg> всё сыпались, сыпались, сыпались с <p6>неба</p6>!
— Снег!.. Снег!.. — радостно крикнула <c1>Туминэ</c1> и упала мёртвая на <px>руки своего <c2>милого</c2></px>…
Точно так же умерла <c1>одна прекрасная девушка</c1>, увидев издали возвращающегося своего <cx>милого</cx>, которого не думала уже видеть в живых…
</text>